Вернуться назад

Распад культуры и сценарий возможного развития России ^*

* Печатается при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Гранд № 99-06-80513

Утверждение о кризисном состоянии российского общества и экономики сегодня не нуждается в доказательствах. В статьях и докладах политиков и ученых наиболее типичным “диагнозом” являются определения типа — “глобальный системный кризис общества”. Несмотря на разнообразие предложений по выводу страны из кризиса, значительная часть авторов сходится в том, что его преодоление связано прежде всего, с преодолением кризиса в сфере экономики. Именно эта подсистема общества обычно рассматривается как базовая и системообразующая. Соответственно, именно выбор экономической модели развития и ее реализация рассматривается как основа вывода страны из кризиса.

Для решения этой задачи, в зависимости от политических ориентаций и ценностных предпочтений, различные авторы и предлагают различные рецепты: от реализации в полном объеме либерально-рыночной модели экономики до полной реставрации модели тотального государственного регулирования экономики и социума и обеспечения системы социальных гарантий населению.

Несмотря на внешнее несходство предлагаемых программ при оценке ситуации и “рецептах” вывода страны из кризиса, используется во многом сходная методология.

1. Современная российская экономика идентифицируется с раннекапиталистической.

2. Экономика рассматривается обычно как сфера проявления рациональности, свободы и активности субъектов, преследующих свои цели и интересы.

3. Предполагается, что существует единственно возможная модель рациональности или единая логика экономического и социального развития, отклонения от которой рассматриваются как основа для негативной оценки той или иной модели экономики.

4. Делается два взаимоисключающих допущения: о возможности свободного выбора и реализации социальным субъектом той или иной экономической и социальной модели; о наличии неких объективных законов развития экономики.

5. Происходящие в стране процессы описываются в логике следования (или нарушения) неких единых объективных законов общества и экономики (например, объективных законов развития — в марксистской версии, или функционирования в рыночно-либеральной версии).

6. Истоки кризиса видятся либо в выборе неправильной модели развития (в предшествующий советский период или в настоящее время); либо в ошибках, допущенных реформаторами в ходе реализации альтернативной рыночной модели.

7. Широко используются представления о прогрессивности и одновекторности такого развития для всех стран мира.

8. Диагноз состояния общества и экономики строится на основе сравнения характеристик функционирования экономики и социальной системы, или с характеристиками функционирования и развития западных стран, или с неким универсальным теоретическим эталоном (иногда присутствует причудливая комбинация всех вместе взятых).

9. Используется латентное или явное допущение о том, что страны Запада и Востока, развитые и развивающиеся страны, хронологически живущие в конце ХХ века, сосуществуют в едином историческом времени и по одним законам.

10. Говоря о возможностях реализации различных моделей развития, авторы либо напрочь игнорируют культурную специфику социума, с которым работают (концепция единого мира и общечеловеческих ценностей), либо рисуют мифологическую картину специфики российской культуры (пример: русский народ, как народ богоносец).

Указанные суждения в качестве основы для постановки “диагноза” представляются мне сомнительными. Думается, в основе затяжного кризиса лежат не процессы в сфере экономики, а прежде всего разрушение единого для страны социокультурного пространства и дефицит власти. Будучи социологом, занимающимся проблемами исследования организации и управления и работающим в рамках культурологической традиции в ее различных версиях (от М. Вебера и Т. Парсонса до П. Бергера, до А. Петтигрю и Э. Шайна) ,/1/

(Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995; Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997; Парсонс Т. Приложение. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. Вып. 2. М., 1992; Щербина В.В. Организационная культура в западной традиции: природа, логика формирования и функции // СОЦИС. 1996. № 7; Corporate Culture. / Ed. by J.C. Glidewel. Alexandria. 1986)

я попытался сосредоточить внимание не на содержании моделей функционирования и развития экономики (в чем не считаю себя специалистом), а на факторах, лежащих за пределами экономики — связанных с проблемами обеспечения социального порядка. Речь идет, прежде всего, об определении набора исходных социальных условий, делающих возможным (или невозможным) реализацию любой из рассматриваемых экономистами моделей развития экономики. Не ставя под сомнение важность решения чисто экономических проблем и не вдаваясь в существо происходящей между экономистами полемики (которая, безусловно, заслуживает особого внимания), сосредоточусь на некоторых широко известных в социальных науках и аксиоматических для автора данной статьи основаниях, которые используются при постановке диагноза протекающим в стране экономическим и социальным процессам.

Суть статьи может быть сведена к серии следующих утверждений.

– При решении вопроса о причинах кризиса и перспективах выхода из него экономика не может рассматриваться в качестве базовой подсистемы жизнедеятельности общества, развитие которой способно вывести страну из тяжелого состояния.

– Само функционирование экономики возможно лишь при обеспечении набора определенных социальных условий.

– Не стратегический выбор правительства или элиты определяет контуры будущего и фактическую логику развития социума и экономики.

– Истоки глобального кризиса в экономике, политике и социальной сфере следует искать, как уже отмечалось, в распаде единого социокультурного пространства, что, на мой взгляд, связано с разрушением марксисткой идеологии как доминирующей в СССР.

– Возможность преодоления кризиса, сохранение и возрождение социума во многом зависят от следующего: сможет ли общество в достаточно оперативные сроки создать некий эквивалент разрушенной религии, проявить волю к сохранению России как нации и от способности правительства обеспечить твердую власть в стране.

Попытаюсь обосновать эти утверждения. Я опираюсь на следующие положения.

Идентификация современной российской экономики с капиталистической (во всяком случае в том смысле, в каком под капитализмом понимаются отношения, сложившиеся на протестантском Западе) /2/

(Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990.)

и описание фазы ее развития в терминах первоначального накопления капитала ,/3/

(Маркс К. Наемный труд и капитал // Избранные произведения в двух томах. Т. 1. М., 1949.)

а также следующие из этого прогнозы, представляются мне ошибочными. Они основаны на распространенном недоразумении и чисто внешнем сходстве некоторых процессов, протекающих у нас и на Западе, и строятся с помощью сомнительного допущения о наличии единых законов социально-экономического развития, европоцентрированной одновекторности развития общества и представлений о социальном прогрессе. Фактически социально-экономические отношения в России становятся все менее западными по содержанию. Происходит процесс деинституционализации социально-экономических отношений и “дрейф” от отношений, построенных на логике следования всех участников деловых взаимодействий единым правилам (хотя этот тип регуляции поведения в стране никогда не был доминирующим), к логике феодального служения одного человека другому.

Экономика, как известно, это одна из частных (хотя, несомненно, важных для жизнедеятельности социума) сфер деятельности и социальных взаимодействий. Логика ее функционирования в принципе не может быть понята вне более широкого социального контекста, характеризующего набор социальных условий, при которых функционирование вообще становится возможным./4/

(Верховин В.И. Экономическая социология. М., 1998; Менар К. Экономика и организация. М., 1996; Уильямсон О.И. Экономические институты капитализма. СПб., 1996.)

Проблема истоков экономического кризиса, перспектив и направлений развития российского общества, в значительной степени лежит за пределами предмета изучающемого наукой, именуемой экономикой. Более того, истоки кризиса в принципе не могут быть поняты, а перспективы выхода из него не могут быть смоделированы и оценены в категориях классической экономической науки. Они, в значительной мере, вписываются в логику социокультурных и политических процессов. Поскольку указанные феномены изучается такими дисциплинами как социология, политология, социальная антропология, культурология, отчасти институциональная экономика, понятийный аппарат для их описания, видимо, и следует заимствовать из этих наук.

Развитие и функционирование экономики и социума, в том числе в России, как мне представляется, не могут быть адекватно описаны и поняты в терминах неких универсальных для всего мира объективных законов развития (как в марксисткой, так и в либеральной версии). Содержание этого процесса исторично и, в известной степени имеет свои, особые характерные черты для разных регионов мира. И тем не менее реальные результаты данного процесса имеют весьма отдаленное отношение к тому или иному стратегическому выбору. Содержание экономического и социального развития, формирование адекватной модели экономики и социально политического устройства — это уникальный исторический социокультурный процесс поэтапного выбора и селекции приемлемых для социума способов деятельности с учетом постоянно меняющейся ситуации./5/

(Щербина В.В. Организационная культура в западной традиции: природа, логика формирования и функции // СОЦИС. 1996. № 7; Hannan M., Freeman J. Organyzational Ecology. Cambridge, 1989.)

Оно связано с поэтапной отработкой, избирательным заимствованием и расширением перечня образцов, формируемых в культуре социума, способов деятельности и социальных взаимодействий с учетом ситуации, а также со степенью усвоения членами общества единых правил, регулирующих и направляющих эти взаимодействия./6/

(Щербина В.В. Что такое организационная экология? // СОЦИС. 1993. № 2; Hannan M., Freeman J. Organyzational Ecology. Cambridge, 1989)

Сами же модели социально-экономического развития достаточно вариативны. Так, модель социально-экономического устройства в Японии, которая обычно идентифицируется с капиталистической страной, несмотря на определенное внешнее сходство, вряд ли может быть причислена к сходным с моделями западных капиталистических стран (подробнее см. ниже) ./7/

(Ицхокин А.А. О природе системной дилеммы “Восток” — “Запад” // СОЦИС. 1992. № 8.)

Базовым условием нормального функционирования и развития экономики, как и любой сферы социальных взаимодействий, является обеспечение определенного уровня социального порядка в социуме./8/

(Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997; Парсонс Т. Приложение. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. Вып. 2. М., 1992; Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985; Фрейд З. Я и Оно. Труды разных лет. Кн. 1. Тбилиси, 1991.)

Стабильность и предсказуемость социальных и экономических отношений — важное условие функционирования и развития жизнедеятельности социума и экономики любого типа. Сама же экономика может быть представлена как высоко институционализированная сфера социальных отношений (или описана как специфический социальный институт)./9/

(Верховин В.И. Экономическая социология. М., 1998; Менар К. Экономика и организация. М., 1996; Уильямсон О.И. Экономические институты капитализма. СПб., 1996)

Обязательное условие функционирования этого института — общие правила и норма (что предполагает наличие единого социокультурного пространства), в рамках которых поведение может быть воспроизводимым и предсказуемым субъектами экономических взаимодействий. Как писал известный американский социолог-организационник Дж. Томпсон, единственным способом снижения социальной неопределенности является введение единых социальных норм и правил. Однако изменение правил игры (установление правил) не есть сфера произвола. Они действенны только тогда, когда опираются на принятые образцы взаимодействия в данной культуре. Следовательно, функционирование экономики как социального института предполагает, во-первых, наличие таких образцов, во-вторых, высокий уровень их интериоризации. Смысл этого процесса состоит в усвоении личностью общих и единых для социума правил, ценностей и социальных норм, принятых смыслов, перевод регуляции из сферы внешнего контроля во внутренний./10/

(Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997; Парсонс Т. Приложение. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. Вып. 2. М., 1992)

В экономической, как и во всей социальной жизни, поведение людей в процессе социальных и экономических взаимодействий не является прямой бихевиористской реакцией на поведение друг друга (см. Толмен Уотсон), они опосредованы наличием единой системы норм и правил, регулирующих их поведение. При этом содержание процесса и механизмов институционализации отношений и не может быть понято вне представлений о роли культуры. Именно выработка и воспроизводство правил, воспроизводимых образцов и социальных норм, задающих требования (ожидания) к партнерам по социальным взаимодействиям — представляющих собой элементы культуры в сочетании с формированием системы социальных позиций (статусов) и системы ролей — делает само функционирование экономики как социального института, возможным. И именно культура формирует и упорядочивает картину мира, создавая для всех участников взаимодействия также единую систему мира и единые способы оценки поведения./11/

(Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности М., 1995; Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997; Парсонс Т. Приложение. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. Вып. 2. М., 1992; Schein E.H. Organizational Culture // American Psychologist. 1990. № 45.)

Будучи важной сферой приложения человеческой активности, реализуемой в сфере обмена продуктами разнородной деятельности и рациональности, экономика в то же время не может быть рассмотрена лишь как зона реализации неограниченной активности (свободы) и рациональности единичных и групповых субъектов, реализующих свои интересы и цели. Являясь, по содержанию, сферой коллективных (многосубъектных) упорядоченных взаимодействий (между людьми, организациями, различными социальными группами, классами и др.), она в качестве обязательного условия своего существования предполагает ограничения на свободу участников этой деятельности (субъектов социальных и экономических отношений) — индивидуальных и групповых “акторов”. Отсюда базовыми условиям для существования и развития экономики любого типа является, во-первых, наличие определенных сфер свободы, активности, возможности выбора и рациональности (что всегда подчеркивается в экономических теориях) а, во-вторых, гарантия определенного уровня социального порядка (то есть ограничения на свободу), обеспечивающего воспроизводимость и предсказуемость отношений между субъектами этих взаимодействий./12/

(Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997; Парсонс Т. Приложение. Основные черты теории социального действия. Эталонные переменные // Социальная стратификация. Вып. 2. М., 1992)

Проблема соотношения свободы и организованности традиционно лежит в основе политических дискуссий о выборе единственно правильной модели социального, политического и экономического развития общества. Именно эта проблема — основа для различения двух идеальных типов общественно политического и экономического устройства общества: “либеральной” и “централизованной” (“государственно-регулируемой”) моделей экономики; модели организации общества на принципах западной демократии и модели организации обществ так называемого тоталитарного типа. Очевидно, что понятия “свобода” (как термин, характеризующий проявление незапрограммированной спонтанной активности субъекта и возможность его неограниченного выбора) и “социальная упорядоченность” (как термин, указывающий на возможно более полное ограничение и канализацию спонтанной активности) — это противоположные категории, выражающие две важные и противоположные составляющие экономической и социальной жизни любого социума. В идеальной модели социально-экономической реальности, построенной без учета ситуации и истории формирования социума, оба эти компонента должны были бы быть представлены в равной пропорции. На практике же дело обстоит не так. Хотя, в разных соотношениях, феномены свободы и упорядоченности присутствуют в любом социуме, именно их соотношение является основой для различения как реальных способов жизнедеятельности социума, так и ключевых моделей функционирования экономики. Однако ряд вопросов все же остается.

Равнозначны ли в жизни социума и экономике два рассмотренных компонента — упорядоченность и свобода? Существует ли единая (вне времени, ситуации, специфики социума) универсальная модель эффективного функционирования экономики и социально-политического устройства? Реален ли (и до какой степени) свободный выбор этой модели и в чем проявляется эта свобода?

По нашему мнению, два требования к социуму и экономике (свобода и упорядоченность) не равнопорядковы. В дихотомии “свобода” и “упорядоченность” социальных субъектов базовым для жизнедеятельности общества и экономики и определяющим зону оправданной свободы их поведения является социальная упорядоченность. Дело в том, что только повторяемость, воспроизводимость и предсказуемость действий партнеров и позволяет говорить о наличии того, что в экономической и социальных науках именуется социальными или экономическими отношениями. Именно экономические отношения как продукт установления определенного типа социального порядка в определенной сфере жизнедеятельности составляют содержание предмета экономической науки. Как это ни парадоксально, но именно свобода и высокая активность субъекта в обществах, где они и сочетаются с наличием определенного уровня социального порядка, делают возможными и эффективными социальные и экономические взаимодействия (активно-конструктивное поведение по Р. Мертону; развитые протестантские западные страны). В то же время в тех странах, где социальная активность реализуется вне достаточно высокой социальной упорядоченности, — она носит деструктивный характер (активно-деструктивное поведение по Р. Мертону). Последнее приводит к деструкции, деградации той сферы деятельности, где она реализуется, а, возможно, и к распаду всего социума. В этих условиях стабильность (и повышение эффективности) социальных и экономических взаимодействий достигается обычно ценой внешних ограничений на свободу их участников за счет снижения социальной активности субъекта (страны Латинской Америки). Однако при любом варианте требование к обеспечению определенного уровня упорядоченности социальных взаимодействий — предпосылка и условие нормального функционирования социума и экономики.

Говоря об обеспечении определенного уровня социальной организации социума, нельзя проигнорировать тот факт, что последний может быть достигнут и реально достигается двумя принципиально различными путями, которые в реальной жизни сочетаются в разных пропорциях. Первый путь предполагает, с одной стороны, наличие в социуме единых, достаточно жестких социокультурных требований (единых правил, поведенческих стандартов, ценностей, ясного распределения ролевых позиций, определенных и четких “экспектаций” (ожиданий) в отношении каждой из них и др.), а, с другой, — глубокую интериоризацию этих элементов культуры участниками взаимодействия. В этом случае социальные отношения предполагают анонимную и безличную власть интериоризированной нормы. Взаимодействия субъектов при таком способе регуляции достаточно устойчивы, а обеспечение упорядоченности достигается за счет внутренней регуляции и корректировки поведения каждым субъектом взаимодействия. Власть же извне (власть человека над человеком) здесь ограниченна и в идеале сводится к контролю за соблюдением установленных правил. Хотя власть нормы и велика, но она обычно не воспринимается субъектом как насилие. Свобода субъекта взаимодействий здесь трактуется как возможность выбора в рамках принятых правил. Именно эта модель и связывается обычно с либеральной моделью экономики и представлениями о западной демократии. Второй путь связан с властью одного человека над другим. Он предполагает значительно меньшую стабильность в отношениях и доминирует в тех случаях, когда власть нормы слаба, культурное пространство размыто или не сформировано, нормы не четки и не интериоризированы субъектами деятельности. Этот путь предполагает обеспечение социальной упорядоченности за счет постоянного вмешательства лица (лиц наделенных властью) во взаимоотношения в социуме, ограничения активности субъектов социальных взаимодействий, навязыванием неким субъектом, располагающим властью, внешних, по отношению к участникам взаимодействия, требований, правил, социальных норм, постоянной корректировки и направления их поведения. Данный путь всегда связан с реализацией власти конкретного лица (лиц) по отношению к субъектам социальных взаимодействий. Эта модель экономики обычно рассматривается в качестве модели функционирования экономики и социума патерналистских и тоталитарных обществ. Свобода в таких обществах трактуется как освобождение от всяких ограничений — так называемый характер деструктивной активности. В реальной жизни в социальной регуляции социума в той или иной пропорции присутствуют оба механизма. Очевидно, что чем ниже уровень внутренней (реализуемой на уровне личности) безличной ценностно-нормативной регуляции поведения социальных субъектов, тем выше объективная потребность в ограничении этой активности извне, тем выше в обеспечении социального порядка роль власти одной личности над другой, что и лежит в основе феодальных отношений. Именно различия в типе и способе регуляции поведения — ключевой вопрос, определяющий основания для различения национальных культур. Из сказанного очевидно, что адекватной моделью функционирования экономики и социума можно считать ту, которая обеспечивает необходимый уровень социального порядка (при сохранении допустимой активности) с учетом специфики того типа человека, к которому она апеллирует. Отсюда центральным вопросом при формировании адекватной состоянию социума модели социально-политического и экономического устройства общества является вопрос о том, какой тип регуляции поведения характерен для типа субъекта, поведение которого он регулирует, насколько интеоризированны им элементы культуры. Решение этого вопроса тесно связано с проблемой его идентификации с типом и уровнем развития национальной и деловой культуры.

Роль культуры в обеспечении социальной и экономической организации социума очевидна. Согласно положениям большинства современных социологических теорий культура — это системообразующий элемент функционирования социума и экономики, базовая подсистема социальной регуляции, обеспечивающая существование, воспроизводство и развитие социальных отношений в любой сфере. /13/

(Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности М., 1995; Щербина В.В. Организационная культура в западной традиции: природа, логика формирования и функции // СОЦИС. 1996. № 7; Corporete Culture / Ed by J.C. Glidewel. Alexandria, 1986; Schein E.H. Organizational Culture // American Psychologist. 1990. № 45)

Она может быть определена как система общих для всех участников взаимодействия символических посредников во взаимодействии с природой и другими людьми, регулирующих, направляющих и стандартизирующих их поведение и делающих его предсказуемым./14/

(Щербина В.В. Организационная культура в западной традиции: природа, логика формирования и функции // СОЦИС. 1996. № 7.)

Культура обеспечивает такие важные условия для их стабильных взаимодействий в любой сфере деятельности, как обеспечение той или иной формы упорядочения реальности, единства восприятия осмысления, единства системы ориентиров для проявления социальной активности, единства в ориентации, ограничении, интерпретации и оценке своего и чужого поведения, системе стандартизации поведения. Эти функции обеспечиваются наличием единой для всех субъектов взаимодействия и деятельности системы значений — принятых типизаций (характеристики языка: значения, символы), единого смыслового пространства (репертуар смыслов) — в совокупности создающих упорядоченную картину мира, единой системы ориентиров в деятельности, выступающих одновременно критерием оценки своего и чужого поведения по принципу “хорошо” — “плохо” (ценности), набора стандартизированных образцов поведения (или ограничений на свободу действия), в рамках которых достижение целей признается законным и легитимным (образцы поведения, социальные нормы)./15/

(Вебер М. Три типа господства // Двадцать два. М. — Иерусалим, 1990. № 72; Ицхокин А.А. Анатомия социальной системы. Строение и динамика социальной организации: “релятивистский взгляд” // Вестник Московского университета. Социология и политология. Сер. 18. 1995. № 4; Corporete Culture / Ed. by J.C. Glidewel. Alexandria, 1986)

Степень, глубина и обязательность для каждого из субъектов взаимодействия принятых в социуме ценностей смыслов и образцов характеризует уровень развития культуры. Принятые представления о существующем и должном социальном порядке, а также о типах и способах взаимодействия характеризуют тип развития культуры. Очевидно, что именно различие культуры задает и ограничивает реализацию тех или иных форм организации социума и экономической жизни. Именно она определяет оптимальные формы социальных и экономических взаимодействий. В связи с этим центральной проблемой становится проблема культурной идентификации российского социума.

Культурная идентификация российского социума является особой и до сих пор нерешенной проблемой. Не претендуя на то, что мне удастся ее решить, тем более в рамках данной статьи, я все же считаю важным выделить некоторые аспекты, характеризующие состояние национальной культуры. Говоря о специфике российской ментальности, следует выделить два основания для ее описания: тип и уровень культурного развития. Говоря о типе российского социума, мы исходим из попытки определения координат состояния отечественной культуры в пространстве между двумя расходящимися векторами культурного развития: линии культурного развития стран Запада и линии развития стран Дальнего Востока, представляющих собой две противоположные формы развитой институционализации отношений./16/

(Ицхокин А.А. Анатомия социальной системы. Строение и динамика социальной организации: “релятивистский взгляд” // Вестник Московского университета. Социология и политология. Сер. 18. 1995. № 4.)

Обе создают два типа развитого социального порядка и продуцируют два типа конструктивного и достаточно активного социального субъекта (конструктивная активность по Р. Мертону). Первая линия в максимальной степени идентифицируется с западными протестантскими странами. Поведение индивида здесь построено на типе регуляции поведения, предусматривающим неукоснительное следование требования глубоко интериоризированной и безличной социальной нормы, ориентацию на потребности “обобщенного другого”, морализацию и оценку своего и чужого поведения с позиций принятых абстрактных моральных норм и установленных правил. Такой тип деловых отношений предусматривает в принципе максимальную специализацию и профессионализацию любой деятельности, предельную формализацию отношений, предельную соревновательность субъектов, участвующих в деятельности, ориентацию на успех и максимальные достижения в своей области деятельности, подчеркивание индивидуальных особенностей действующих акторов, проблематизацию власти человека над человеком, постоянное подчеркивание проблем легитимности власти,/17/

(Вебер М. Три типа господства // Двадцать два. М. — Иерусалим, 1990. № 72)

ориентацию на свободу и ответственность субъекта за свои поступки, подчеркивание примата личности над социумом. Именно в этом поле и сложилась та модель социально-политического и экономического устройства, которую часто рассматривают как эталонную. Вторая (развитая феодальная этика) — линия экономического развития, которая ассоциируется прежде всего со странами Дальнего Востока (Япония, Корея, Китай и др.). Общей характеристикой этого вектора развития является продуцирование типа человека, для которого характерно доминирование “экстернального” типа регуляции (контроль поведения, ориентированного на удовлетворение ожиданий конкретных других), максимальное стремление вписаться в социум, ориентация на требования “конкретного, а не абстрактного другого”, этика феодального служения, эстетизация отношений власти, максимальная вписанность индивида в общину, равнодушие к моральным проблемам, декларация примата общности над личностью. Несмотря на внешнее сходство с моделью социальной регуляции западного общества и экономики (особенно в японском варианте), политическое и экономическое устройство этих стран в противоположность Западу построено на принципах развитой феодальной этики./18/

(Ицхокин А.А. Анатомия социальной системы. Строение и динамика социальной организации: “релятивистский взгляд” // Вестник Московского университета. Социология и политология. Сер. 18. 1995. № 4; Ицхокин А.А. О природе системной дилеммы “Восток” — “Запад” // СОЦИС. 1992. № 8)

Очевидно, что оба типа социально-экономической регуляции эффективны в своем социуме и успешно обеспечивают воспроизводство и развитие экономических отношений. В то же время не менее очевидно, что ни один из этих развитых типов регуляции сегодня нельзя считать адекватным культурной специфике России. Во-первых, российская ментальность никогда не была полностью вписана ни в один из этих идеальных типов. Как в досоветский, так и в советский период способ регуляции поведения нельзя было охарактеризовать как тот, где доминировала нормативная регуляции поведения (хотя определенный уровень нормативной регуляции при советской власти и был достигнут). Не являлась доминирующей и этика обязательного феодального служения и общинности, характерная для стран развитого Востока. В поведении россиян обе формы регуляции постоянно присутствуют в разных пропорциях, но ни один из элементов поведения не является регулярным и обязательным, принятые формы поведения не успевают устояться и постоянно проблематизируются участниками взаимодействий. В этих условиях любая социальная норма, включая необходимость перехода улицы только на зеленый цвет, постоянно проблематизируется в российском социуме. Воровство и игнорирование социальных норм является неотъемлемым элементом современной социальной жизни общества. В этом плане Россию даже в доперестроечный период, не говоря уже о постперестроечном, можно было отнести к типу слабо сформированных и неустойчивых культур с размытыми и слабо интериоризированными нормами. Такая ситуация не является аномальной. Она характерна для большинства стран Азии, Латинской Америки, Африки и ряда стран Восточной Европы. Если и до перестройки уровень нормативной регуляции не мог быть отнесен к высокому, то в условиях разрушения религиозной основы произошло практически полное разрушения ценностно-нормативного пространства./19/

(Щербина В.В. Новая революция — старый опыт // СОЦИС. 1991. № 6; Щербина В.В. Рыночная модернизация: крах социального порядка // Век ХХ и Мир. 1992. № 6)

В качестве доминирующего мы получили тот самый тип социального субъекта, который Р. Мертон определял как деструктивно-активный. Но если это так, то любая из форм социальной и экономической организации, предусматривающих ослабление внешнего контроля за активным субъектом, предложенных развитыми странами, неизбежно ведет к ослаблению социального порядка и разрушению социума. Это вполне объяснимо, поскольку обе версии социальной регуляции (западная и восточная) предусматривают, во-первых, наличие мощного социокультурного пространства (хотя противоположного по содержанию), во-вторых, глубокую интериоризацию элементов культуры субъектами взаимодействия и деятельности. Единственная форма обеспечения социального порядка в этих условиях — жесткий контроль извне средствами власти, опирающейся на силу. Характерно, что именно такая форма социальной и экономической организации оказалась действенной и эффективной после социокультурных разрушений (вызванных февральской и октябрьской революцией) и получила максимальное воплощение в сталинской модели организации социума.

Из сказанного выше ясно, что в условиях дефицита социокультурных средств регуляции единственной адекватной формой, в какой-то степени замедляющей логику деструктивных процессов, является внешний тотальный контроль и сильная власть, в случае необходимости прибегающая к силовым методом регуляции, то есть обеспечивающая социальный порядок в социуме извне. Кроме прямого контроля функция такой власти часто и состоит в насаждении неких идеологических и ценностно-нормативных основ поведения, что в перспективе делает ценностно-нормативную регуляцию возможной. Однако и этот компонент регуляции сегодня ослаблен не в меньшей степени, а попытки использования так называемых “демократических” методов (апеллирующих к нормативному типу регуляции социума), да еще своеобразно понимаемых рыночными реформаторами и используемых в условиях дефицита ценностно-нормативной регуляции, создали ситуацию “вакуума власти”. Дефицит власти довершил разрушение социального порядка.

Однако и наличие сильной власти без институционализации отношений не может обеспечить длительное развитие экономики и социума. Нелегитимизированный социальный порядок, построенный на одной силе, долго существовать не может. Неизбежно возникает проблема формирования единого социокультурного пространства. Наличие единого социокультурного пространства предполагает и наличие религиозной системы, что позволяет интегрировать смысловое и ценностно-нормативное пространство в единое поле. Как известно, после революции 1917 г., когда культурное пространство России было разрушено, такую функцию в СССР выполняла марксистко-ленинская идеология. Разрушение же и марксизма как религиозной (смысловой и ценностно-нормативной) основы, интегрирующей социум при советской власти как один из главных продуктов перестройки, поставил под сомнение не только существование экономики, но и само существование сначала СССР, а затем и России. /20/

(Щербина В.В. Что такое организационная экология? // СОЦИС. 1993. № 2)

Закономерным итогом этих процессов стала, во-первых, регионализация, распад страны как целостности, как единого субъекта жизнедеятельности (сначала СССР, а затем и Российской Федерации); во-вторых, разрушение социального порядка, что предопределило кризис во всех сферах жизнедеятельности общества, в том числе в экономике. Процесс разрушения религиозной основы российского социума, продолжавшийся с конца 60-х гг. и завершившийся к осени 1991 г., и отсутствие функциональных эквивалентов разрушенной религии, объективно предопределили ситуацию дезинтеграции и дезорганизации поведения на основе распада и локализации социокультурного пространства во всех бывших республиках Союза./21/

(Щербина В.В. Новая революция — старый опыт // СОЦИС. 1991. № 6)

Согласно известной формуле — “разрушение порядка в голове предопределило хаос в обществе” — создалась ситуация ценностно-нормативного и идеологического вакуума. Если во многих республиках СССР он был хотя бы частично замещен идеей национализма, то на территории России (с ее имперской традицией) этого не произошло. И сегодня попытка реанимировать в качестве такого эквивалента православие как основу возрождения нации и государственности не удалась. Что же касается возрождающегося мусульманства, то его реанимация лишь усугубила процессы локализации социокультурного пространства в России. Существующий сейчас в России ценностно-нормативный вакуум /22/

(Щербина В.В. Новая революция — старый опыт // СОЦИС. 1991. № 6)

не только ликвидировал основу для существования и воспроизводства социальных отношений (а, следовательно, экономики в ее развитых формах), но и ликвидировал основу для национального самосознания, поставив под сомнение саму возможность существования России как субъекта экономического развития. Процесс социокультурного распада с неизбежностью вызвал процессы распада общества и деградации экономики./23/

(Щербина В.В. Новая революция — старый опыт // СОЦИС. 1991. № 6; Щербина В.В. Рыночная модернизация: крах социального порядка // Век ХХ и Мир. 1992. № 6)

В этом свете совершенно очевидно, что одним из важных условий реанимации российского социума и экономики является вопрос: удастся ли нам обрести (как это удалось сделать после октябрьской революции) некий религиозный эквивалент, обеспечивающий воссоздание ценностного и нормативного пространства? Именно его наличие есть обязательное условие развития социума и экономики.

Как уже говорилось, важная проблема, порожденная перестройкой (как и всякой революцией) — это проблема ослабления государственной власти как компенсирующего механизма обеспечения социального порядка. Не подлежит сомнению, что с конца 80-х гг. данный фактор довольно слабо работал в нашем обществе. Среди множества причин ослабления государственной власти отмечу следующие:

– неконсолидированность российской элиты;

– отсутствие единых национальных интересов в элите;

– нерепрезентативность элиты в российском правительстве и, как следствие, весьма слабая легитимность новой власти в обществе;

– отсутствие воли у правительства;

– попытки новой власти построить поведение граждан на тех же принципах, которые характерны для развитых стран Запада.

Необходимость обеспечения условий для выживания российского социума не подлежит проблематизации. Формирование некой религиозной или идеологической основы для создания единого социокультурного пространства, выживания страны и экономики, очевидно. Распад единого смыслового и ценностно-нормативного социокультурного пространства носит характер неуправляемой цепной реакции. Он уже привел к дезорганизации социума и экономических отношений. Однако очевидно и другое: проблема формирования религии, идеологии не может быть решена в короткий срок и по заказу. Это весьма слабо управляемый процесс. Выход из данной ситуации — поиск тех форм и средств социально-экономической организации, которые бы обеспечивали социальный порядок с учетом сегодняшнего состояния российской ментальности. Механизмы же связаны с обращением к модели сильной власти и формированию единого религиозно-идеологического пространства. Словом, решение обеих задач в современных условиях России весьма проблематично.

До некоторого времени я вообще не видел оснований для оптимизма. Но в 1998–99 гг. произошли три события, повлиявшие на самосознание общества и стимулировавших тенденцию к консолидации российской элиты. К таким событиям я отношу:

1) события 17 августа (заставившие значительную часть активного населения страны осознать, что ничего не производящая экономика в принципе не может долго функционировать);

2) события в Косово (показавшие элите и многим гражданам возможный сценарий будущего России);

3) события в Дагестане и взрывы в городах России (активизировавшие волю правительства, пробудившие патриотические настроения значительной части элиты и общества). Впервые за долгие годы у меня появилась надежда на то, что возникли некоторые предпосылки для преодоления социокультурного кризиса в России. Однако эти симптомы, создали лишь некоторые надежды на изменения в обществе. Представляется, что в современных условиях вопрос о выживании России как нации (не говоря уже о развитии экономики) упирается в то, сможет ли российская элита использовать изменения в обществе — консолидироваться перед лицом осознаваемой угрозы, проявить волю, сформулировать и внедрить в общество идеологию умеренного российского (не путать с русским) национализма. Разумеется, речь не идет о провозглашении избранности какого-либо одного народа или даже всех народов входящих в Российскую Федерацию. В еще меньшей степени речь может идти о призыве к борьбе русского с татарином, карачаевцем или евреем. Суть такой идеологии состоит в признании наличия общих интересов всех жителей и народов России независимо от их национальности; о постулировании возможности принципиального различия этих интересов с интересами других стран (в том числе развитых стран Запада); о приоритете общенациональных ценностей и интересов над всеми остальными; о праве России отстаивать их всеми доступными ей средствами, как внутри страны, так и в диалоге с мировым сообществом; о постулировании права нации искать и применять те формы экономической и социальной организации, которые по мнению населения этой страны адекватны природе ее социума. Формирование такой идеологии в условиях другой религиозной основы создало бы (хотя бы на время) единое смысловое и ценностное пространство социума.

Следование этой идеологии потребовало бы от элиты взять курс на возрождение сильного Российского государства, с активной внешней и внутренней политикой, а, следовательно, волевого дееспособного правительства, отражающего интересы разных слоев населения, готового пойти на непопулярные в стране и мировом сообществе меры, в том числе силовые, для реализации программы выживания страны. Только на этой основе могли бы быть сегодня реанимированы жизнь и экономика России. Только на этой основе в перспективе могут быть созданы исходные предпосылки и стимулы для формирование эффективной социальной и экономической организации с учетом специфики социума. При этом, очевидно, что контуры политического и социального устройства вряд ли смогли бы стать отражением какой-либо исходной модели, проекта или стратегии, хотя таковая и необходима, как повод и ориентир для длительной работы по организации социума. Как показывает опыт (в том числе отечественный, советский),/24/

(Щербина В.В. Новая революция — старый опыт // СОЦИС. 1991. № 6)

социальное и экономическое развитие страны — длительный поисковый процесс, построенный на основе бесконечных проб и ошибок, культурных мутаций и селекции удачных образцов./25/

(Щербина В.В. Что такое организационная экология? // СОЦИС. 1993. № 2; Щербина В.В. Рыночная модернизация: крах социального порядка // Век ХХ и Мир. 1992. № 6.)

Вместе с тем представляется, что некоторые черты этой системы могут быть определены уже сейчас. Можно с уверенностью сказать, что адекватная российским условиям система социально-экономической регуляции социума (особенно на первых этапах) неизбежно должна нести в себе черты жесткого внешнего тотального контроля. В условиях дефицита конструктивной активности необходима значительная доза государственного регулирования экономики в сочетании с рынком, чтобы обеспечить населению высокий уровень занятости и социальные гарантии.

И все же решение всех этих вопросов вторично. Первоочередной вопрос, который по-прежнему стоит перед страной, это вопрос — окажемся ли мы, как нация, способными решить проблему консолидации общества и упорядоченья национального сознания, на единственно возможной сегодня основе — основе идеи российского национализма? Этот вопрос до сих пор остается открытым.

<наверх><назад>